Вломился ко мне на кухню и знай себе приказывает хотя сам-то ни разу не вставал спозаранку и не пек пироги сует нос в мои дела будто я ему жена зачем это все не понимаю шодди и пироги разные вещи у каждого своя дорога и свои привычки а это моя и пусть он не лезет мои пироги всегда всем нравились но он вздумал что я могу печь еще лучше к чему все это никто не смеет указывать мне что делать он пришел и заявил будто у меня все не так и печь слишком маленькая и кухня и яиц я много трачу и что там еще…

Было уже светло, когда Рут очнулась и увидела, что проспала всю ночь, не расстилая постель и не раздеваясь. Простыня и одеяло сбились под ней в комок, сама она тряслась от холода. Проклиная Вильяма Уолкера, Рут вскочила с постели и в полусне побежала на кухню. Она принялась топить печь, работая на ощупь, потому что стоило приоткрыть глаза, как ее сразу начинало мутить. Голова раскалывалась так, будто через уши в нее просунули ледяную кочергу.

Рут швырнула ведро угля в печь и захлопнула дверцу. Пошатнулась, оперлась на холодную раковину. Она дрожала, то приходя в сознание, то вновь засыпая.

Прошло несколько минут, и странный звук вернул Рут к жизни. Что-то было неладно. Пустые формы в печи раскалились и начали коробиться. Схватив тряпку, она стала выбрасывать их наружу. Некоторые касались ее платья и оставляли на нем коричневые отметины, другие шипели, падая на влажный пол. Когда все было сделано, Рут засунула в печь вчерашние пироги, зная, что опаздывает к завтраку на час, а может, и больше. Она принялась убирать формы с пола. Те падали куда придется: на столы для мяса, в раковину или обратно на пол. В конце концов Рут сдалась и выбежала из кухни.

Почти засыпая, она навалилась на прилавок. Ее лицо так осунулось и побледнело, что покупатели то и дело спрашивали, всели в порядке. Рут отвечала, что да, хотя в действительности у нее осталась только дюжина или две пирогов, и скоро пришлось бы закрыть лавку, потому что печь новые она была не в состоянии. Поначалу Рут проклинала Вильяма Уолкера так яростно и в таких выражениях, что через несколько часов ее тошнило от желчи, кипевшей в горле и грозившей вылиться на прилавок. Явился не запылился! Распоряжается в моей лавке, как у себя дома, всезнайка эдакий! И брюхо у него, как у свиньи, и эта мерзкая лысина… если он думает, что еще раз зайдет в мою лавку…

В эту минуту в магазине появился молодой человек. Не думая, она потянулась за пирогом, но тот лишь спросил: «Кухня там?»

Рут так вымоталась, что просто кивнула и отсутствующим взглядом уставилась в окно. Прежде чем она успела ему помешать, парень направился прямиком на кухню. Когда она вбежала следом, то увидела в его руках длинную деревянную линейку, которой он мерил стены, тут и там оставляя аккуратные карандашные пометки. Сделав более точные расчеты, он выводил на побелке маленькие крестики. До Рут не сразу дошло, кто этот человек, и к тому времени он весело ей подмигнул и бодрой походкой двинулся к выходу.

Рут бросилась к прилавку, едва передвигая онемелыми ногами и вновь проклиная Уолкера. Ругательства срывались с ее свирепых губ, брызжущих слюной и шипящих такой злобой, что, если бы в магазине оказался случайный покупатель, он бы позвал доктора и, вероятно, ожидал бы его прихода на улице. Через несколько минут молодой человек вернулся, но уже с досками и инструментами.

Рут пришло в голову, что можно преградить ему вход на кухню, однако, прежде чем она собралась с силами, в магазин вошел Вильям с букетом цветов в руке и деловитым выражением лица. Она рухнула на прилавок и разревелась.

За шесть месяцев мясная лавка стала производить почти вдвое больше пирогов. Рут наняла молодую помощницу, которая пекла последнюю, вечернюю партию, а на кухне появились новые полки, большая печь и прочие удобные приспособления. Все подготовительные работы переместились в соседнюю комнату, где находилась мощная мясорубка и склад. Рут стала продавать свои пироги и в другие магазины, а несколько окрестных лавок закрылись.

Отныне день Рут был поделен надвое. Поначалу она скрепя сердце оставляла свои владения на единственную помощницу и постоянно боялась, что, вернувшись, увидит две сотни подгоревших пирогов или еще хуже – пирогов невкусных. Однако невкусных пирогов все не было, и мало-помалу Рут смогла оторваться от магазина. Неожиданно для себя она обнаружила, что вечера могут приносить истинное удовольствие, а не просто перетекать в следующий день. Уолкер одолжил Рут денег на самые дорогостоящие новшества, и теперь у него был повод регулярно к ней наведываться, чтобы следить за тем, как идут дела.

Итак, вот как это произошло. За несколько лет Рут Кент и Вильям Уолкер стали хозяевами самого известного магазина в округе. Но давайте возвратимся к другой теме – теме финансовых преимуществ совместной жизни. Примерно через год, когда все затраты Вильяма окупились и дело процветало как никогда, они с Рут решили, что раз они так много времени проводят вместе и им это нравится, то Вильям может к ней переехать. Разумеется, это вполне нормальный шаг со стороны мужчины и женщины, и нет ничего естественнее и благоразумнее. Однако не все полагали сей шаг таким уж естественным, ведь Кент и Уолкер не были женаты и без всякого стыда просто жили вместе. Так и началась история Ослиной свадьбы.

II

Я уже говорил, что йоркширцы славятся на всю страну редким упрямством, и, как правило, эта черта народного характера особенно ярко проявляется в смутные времена. В 1851-м в Гомерсале наступил кризис, и случилось это из-за того, что все узнали правду о Рут Кент: она сожительствует с Вильямом Уолкером. Как уже говорилось, он поначалу снимал комнату, а в городе его так уважали, что весть о скандальном переезде распространилась не сразу. Многие, зная врожденную робость и скромность Уолкера, не желали верить в сплетню, и все открылось только через несколько недель.

В промышленном городке хозяева магазинчиков просыпаются очень рано, еще до рассвета. Поэтому неженатые влюбленные могли вставать и приниматься за работу никем незамеченные. Уолкер топил печь, грелся у нее и отправлялся на фабрику в час, когда рабочие еще спали. Он всегда славился трудолюбием и добросовестностью, вот никто и не придал значения его ранним приходам.

Однако тайное всегда становится явным. В один субботний вечер к лавке прибыла телега, нагруженная содержимым квартиры Уолкера: сундуками, коробками, кое-какой мебелью. Каждый предмет, казалось, заявлял во всеуслышание, что Рут Кент больше не собирается ничего скрывать от общественности.

В тот вечер за переездом наблюдал Абрахам Торитон, смотритель одной крупной клекхитонской фабрики. Он тут же бросился домой, чтобы подготовиться к визиту в «Полную чашу». Получив в распоряжение подлинные улики, он буквально рассвирепел.

Сперва Торитон донес на греховодников своим коллегам, а затем, когда его негодующий тон привлек внимание остальных посетителей бара, и всем желающим.

– Какой грех! – кричал он, потрясая головой с такой силой, что вслед за ней тряслось и все тело, а пиво выплескивалось через край кружки ему на ботинки. – Какой грех!!!

– Пущай живут, как им надо! – возразил кто-то.

– Тебе-то что? Не суй нос в чужие дела!

Гнев Торнтона и не менее громогласные возражения толпы привели к тому, что вскоре весь бар оказался вовлеченным в ожесточенный спор.

Вспомнили первый брак Рут Кент, который одобрили, ибо муж ее был не только христианином, но и членом моравского братства, а те отличались редкостной набожностью, пусть и несколько странной. Зато об Уолкере почти ничего известно не было. Да, несколько лет назад он сбежал из Бингли, и теории о причинах его бегства так и сыпались со всех сторон. Однако каждое скандальное предположение произносилось с доброжелательной насмешкой, так как Вильям всем нравился. Единственное, что вменяли ему в вину, так это скрытность – качество, которое никогда не пользовалось уважением среди простого народа.